Громадянсько-політична позиція волинського та подільського римо-католицького духовенства у польських повстаннях 1830-31 та 1863 років (The public and political role of the Roman Catholic clergy from Volhyn and Podolia during the Polish rebellions of 1830-31 and 1863)

Стаття присвячена аналізові позиції, яку зайняло римо-католицьке духовенство під час польських повстань 1830-1831 і 1863 років. Польський національно-визвольний рух для католицьких священиків Волині та Поділля був близьким за національним духом, адже переважна їх більшість були поляками за національністю. Маючи суттєвий вплив на своїх парафіян, священики намагалися сформувати почуття патріотизму серед прихожан. Інша причина участі римо-католицького духовенства у повстанських процесах пов’язана із статусом Римо-Католицької Церкви. У складі Російської імперії Церква підпорядковувалася світській владі. Тиск на РКЦ здійснювала Православна Церква. (The article analyzes the role of the Roman Catholic clergy during the Polish rebellions of 1830-1831 and 1863. The Polish national movement for Catholic priests of Volhyn and Podolia was closest to the national spirit, because the majority of them were Poles by nationality. Having a significant influence over their parishioners, the priests tried to form a sense of patriotism among the parishioners. Another reason for the participation of the Roman Catholic clergy in the rebellions associated with the status of the Roman Catholic Church. In the Russian Empire the Church was subordinate to secular authority. The pressure on the Roman Catholic Church carried out the Orthodox Church. These factors contributed to the fact that much of Catholic priests became the opposition to the autocracy and Orthodoxy.

Исторические города Урала. Ч. 2, Исторические города Южного Урала: Республика Башкортостан, Челябинская и Оренбургская области : учебное пособие

Книга является второй частью четырехчастного издания по истории культуры Уральского региона, представленной сквозь призму истории его городов и поселений. Здесь рассказывается о городах и поселениях Южного Урала: Республики Башкортостан, Челябинской и Оренбургской областей. В других частях работы описываются города и поселения Среднего Урала (часть первая, Свердловская область), Приуралья (часть третья, Республика Удмуртия и Пермский край) и Зауралья (часть четвертая, Курганская и Тюменская области). Для студентов и преподавателей вузов, а также для всех, кто интересуется культурой Урала

«Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» А.С.Пушкина в контексте неофициальной истории и мифов петербургского царства

Текст аннотации отсутствует.Текст аннотации отсутствует

FREQUENCY AND FORMS OF INNATE MALFORMATIONS

No abstrac

Русская элегия первой трети ХIХ в. и эволюция жанровой системы Е. А. Баратынского

Жанру элегии принадлежит особое место в истории русской литературы. Занимая доминантное положение в поэзии начала XIX в., элегия являлась важнейшим полем для развития русского литературного языка и оказалась прочно связана с периодом «золотого века» русской поэзии. Появление элегии в русской литературе приходится на середину XVIII в., когда на русскую почву были перенесены, главным образом, латинские и французские образцы [Федотова 2018]. Приобретя законченную форму в элегиях А. П. Сумарокова конца 1750-х гг. [Вроон 2009], жанр оказался нестабильным уже в опытах учеников Сумарокова и, утратив определенную форму, был практически невостребованным в 1770-1790-е гг. [Гуковский 2001; Kroneberg 1972].https://www.ester.ee/record=b5239379*es

Поляки-письменники в житті Волині

Подано бібліографічну інформацію про представників польської літератури в житті Волині. Рекомендовано книги, електронні ресурси, статті у продовжуваних, періодичних та неперіодичних виданнях, які розкривають життєвий і творчий шлях кожного із діячів. Адресовано науковцям, студентам, всім шанувальникам польської літератури

A. N. Radishcev and N. M. Karamzin in the Ideological Context of “The Captain’s Daughter” by А. S. Pushkin

The novel “The Captain’s Daughter” by A. S. Pushkin is analyzed in the context of ideological and creative dialogue with A. N. Radishchev and N. M. Karamzin. The last chapter of the novel (‘Judgment’), in which the yearlong dispute with Pushkin’s forerunners is summarized, has become an object of scholarly investigation in this study. A hypothesis is posed that Pushkin’s novel goes back to the ‘teaching for king Merykara’genre. “The Captain’s Daughter” has associations with the texts directly addressed to the authorities – the novel “A Journey from St Petersburg to Moscow” by Radishchev and “A Note on Ancient and Modern Russia in its Political and Civic Respects” and “The Manifesto” by Karamzin. A trip from ‘Sophia’to ‘Chernaya gryaz’is depicted in “A Journey from St Petersburg to Moscow”, and Sophia station becomes the last point of Masha Mironova’s odyssey in “The Captain’s Daughter”. Thus Pushkin unfolds a spatial as well as a semantic vector in his work. Foreseeing the doom of Radishchev’s poetry, the poet follows the example of Karamsin and outlines a program of state governance. Pushkin addresses Nicolas I through the image of Catherin II, reminding the former about the most important principles of monarchy, hereby reviving “The Manifesto” by Karamsin. The ideological positions of Radishchev and Karamsin are compared rather than opposed to each other in the novel, because Pushkin considers it important to mark and bring together the two poles of Russian history and culture. On the basis of numerous examples, the author of the study shows that the finale of “The Captain’s Daughter” contains historical allusions, which refer the readers to the tragic episodes in the history of the Russian state – the arrest and trial of Radishchev and the execution of Decembrists on July 13, 1826. These two historic events are closely bound up with the autobiographical plot which is inseparable from Radishchev and Karamsin’s fates.Впервые «Капитанская дочка» А. С. Пушкина рассмотрена в контексте идейного и творческого диалога с А. Н. Радищевым и Н. М. Карамзиным. Объектом научного внимания стала последняя глава пушкинского романа («Суд»), в которой подведены итоги многолетнего спора с великими предшественниками. В исследовании выдвинута гипотеза о том, что жанр пушкинского романа восходит к жанру «поучения царям». В «Капитанской дочке» обнаруживается связь с текстами, непосредственно адресованными к власти, – книгой А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», а также «Запиской о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» и «Манифестом» Н. М. Карамзина. Если в «Путешествии из Петербурга в Москву» изображен путь от «Софии» к «Черной грязи», то в «Капитанской дочке» станция София станет последним пунктом скитаний Маши Мироновой, т. е. Пушкин развернет не только пространственный, но и смысловой вектор своего произведения. Осознавая обреченность радищевской позиции, поэт идет вслед за Карамзиным и создает образец программы государственного правления. Через образ Екатерины II Пушкин обращается к Николаю I, напоминая последнему о важнейших принципах царствования и воскрешая тем самым «Манифест» Н. М. Карамзина. В романе идейные позиции Карамзина и Радищева не столько противопоставлены, сколько сопоставлены друг с другом, поскольку для Пушкина важно обозначить и примирить между собой два противоположных полюса русской истории и культуры. На многочисленных примерах автор исследования показывает, что в финале «Капитанской дочки» присутствуют исторические аллюзии, отсылающие читателя к трагическим эпизодам истории государства Российского, – аресту и суду над Радищевым и казни декабристов 13 июля 1826 г. Эти два исторических события тесно переплетены с автобиографическим сюжетом, неотделимым от судеб Радищева и Карамзина

“Russian song” in literature of the 1800–1840s

Väitekiri on pühendatud 1800-1840. aastate „vene laulule“ – erilisele kirjanduslüürika vormile, stiliseeritud uusloomingule, mis konstrueeris rahvalaulu poeetikat. Selliseid stilisatsioone käsitletakse eeskätt kui kirjandusžanri, kirjakultuuri autoritekste. „Vene laulude“ levikut vaadeldakse Euroopas toimunud arengu kontekstis, kui otsiti rahvuskirjanduse lätteid folkloorist. Selline lähenemisviis võimaldab vastata küsimusele rahvaluule keele kasutuse kohta kirjanduses ja mõista kirjandusžanri dünaamika mehhanisme. Uurimus kaardistab “vene laulu” teekonda kirjanduslikult perifeerialt 19. sajandi alguses (mil seda võis kohata kontserdi- ja teatrilavadel, koomilistes ooperites ja divertismentides) täielikult väljakujunenud luuležanriks, mis saavutas jätkusuutlikkuse 1820-1840ndatel. “Vene laulu” muutuvat kirjanduslikku staatust vaadeldakse Aleksei Merzljakovi “kontsertlaulude”, Napoleoni sõdade aegse kvaasi-rahvaliku isamaalise luule ning Anton Delvigi rahvalaulu-imitatsioonide näitel. Väitekirjas näidatakse, kuidas konstrueeriti rahvalaulu kirjanduses. Uurimuse üheks eesmärgiks oli koostada „vene laulude” korpus põhinedes olemasolevatele kogumikele, teatmekirjandusele ja perioodiliste väljaannete läbitöötlusele. Praegu koosneb korpus 622-st kirjanduslikust 1800-1840. aastatel loodud stilisatsioonist. Uurimus põhineb kvantitatiivsetel ajaloolistel andmetel ja korpusel ning ühendab endas mitut metodoloogilist lähenemist. Ajaloolis-kirjanduslik analüüs põimub kulturoloogilisega; autor teeb mitu lühikest kõrvalepõiget idee ja rahvusluse ajalukku. Sotsioloogilise optika abiga käsitletakse ka erilist tüüpi patronaažisuhteid vene kirjanduses. Uurimus juhindub samuti kvantitatiivsetest meetoditest kombineerides endas traditsioonilist värsiõpetust ja kaasaegset stilomeetriat. Leksikaalse sageduse mitmemõõtmelise analüüsi ja stilomeetria meetodeid kasutades näidatakse töös rahvalaulu kujutamise viise luules ning rahvaluule teatud stiililiste signaalide väljavalimist ja võimendamist, millest kujuneski välja “vene laulu” eripära.The present thesis is focused on the poetic genre known as “Russian song”, widespread in the first half of the 19th century. Popularity of this literary form, which consists in reproducing folk songs by means of refined poetry, was grounded in the Romantic concept of folklore that saw oral traditions as the foundation of national cultures. The research follows the path of “Russian song” from literary periphery in the early 19th century (concert and theatre stages, comic operas and divertissements) to the fully-shaped poetic genre that gained sustainability in 1820-1840s. Shifts in the literary position of “Russian song” are examined through A. Merzlyakov's “concert” songs, publishing practices of the 1800s, quasi-folkloric patriotic poetry of the Napoleonic wars and A. Delvig's folk song imitations. The study also describes social comprehension of the vernacular language of “Russian song” in the 1830-1840s. Combined with organic aesthetics in criticism, this social understanding of folkloric style in poetry provided grounds for the literary success of A. Koltsov – a poetic phenomenon that connected low social origins with the form of “Russian song”. Using the example of Russian self-taught poets of the 1820s, it is shown why “peasants” did not write “peasant” songs before Koltsov: the literary position of self-taught poets was designed by their patrons, who drew their images of a “natural genius” from the 18th century English pastoral tradition. The present work combines historical and sociological approach to “Russian song” with quantitative research. Using a corpus of more than 600 “Russian songs”, the study examines how Romantic imitation transformed the folklore – on the level of verse as well as vocabulary. Methods of stylometry and multivariate analysis of lexical frequencies are used to show how folk song was imagined in poetry and how certain stylistic signals of folklore were selected and amplified, thus creating the basis for “Russian song”