Между билингвизмом и интертекстуальностью (чужое слово как подтекст). От Бердяева до Газдановa

The article presents a manifold function of bilingualism in the works of Russian emigration writers and thinkers in Paris. The phenomenon of bilingualism and the role of someone else’s word are considered contextually, in connection with the Russian intellectual elite’s orientation towards the dialogue with French culture as part of Le Studio Franco-Russe. Examples of the occurrence of someone else’s/foreign word (including aphorisms) as a semantic subtext activator are analysed and interpreted in philosophical texts (N. Bierdiaev, V. Lossky) and in literary ones of the Nobel prize winner I. Bunin and G. Gazdanov, connected with “existential tradition”. The subject of detailed investigation is the sense-generating function of a quote in French from Stendhal’s Le Rouge et le Noir in Gazdanov’s short story Счастье, which activates the overt or covert presence of the anthropological concept of happiness known in European culture (Pascal, Saint Augustine). Other intertextual traces are also found, making references to the European reflection on two types of cognition – on the value of feelings and emotions in cognizing the world and in interpersonal relations (Nietzsche, Jung).Celem artykułu było podjęcie namysłu nad motywacją i funkcją bilingwizmu w tekstach przedstawicieli rosyjskiej diaspory w Paryżu. Fenomen bilingwizmu rozpatrywany jest kontekstualnie, w powiązaniu z problemem kontaktów międzykulturowych, z orientacją na dialog i wymianę wartości, która znalazła wyraz w ramach Le Studio Franco-Russe. Interpretacji poddano wybrane przykłady bilingwizmu i intertekstualności w: (1) tekstach filozoficznych: w książce N. Bierdiajewa z 1927 r. oraz szkicu W. Łosskiego z 1956 r., w którym chwyt dwujęzyczności służy konfrontacji dwóch odmiennych poglądów na naród rosyjski; (2) tekstach artystycznych – w opowiadaniu noblisty I. Bunina W Paryżu (funkcja powiedzeń francuskojęzycznych, wyrażających dystans bohatera wobec swojego doświadczenia egzystencjalnego) oraz w twórczości G. Gazdanowa. Analizie poddano przykłady bilingwizmu w powieści Wieczór u Claire jako strategii pisarskiej uruchamiającej podtekst semantyczny (obraz świata zakorzeniony w języku) oraz sprawczą funkcję obcego słowa. Przedmiotem szczególnej uwagi uczyniono cytat z powieści Stendhala Czerwone i czarne dwukrotnie pojawiający się w opowiadaniu Gazdanowa Schastie. Stwierdzono, że intertekstualność jawna i ukryta służy tu uobecnianiu cudzego konceptu antropologicznego, przywołującego europejską tradycję myślenia o szczęściu (św. Augustyn, Pascal), jak również waloryzacji dwóch typów poznania (dychotomia: intelekt – uczucie, odsyłająca do refleksji Nietzschego i Junga).Цель статьи – постановка вопроса о мотивировке и функциях двуязычия в текстах представителей русской эмиграции в Париже. Феномен билингвизма рассматривается контекстуально и соотносится с проблемой межкультурных контактов и воздействий – с установкой на диалог и обмен ценностей, нашедших подтверждение в рамках Le Studio Franco-Russe. Анализируются и подвергаются интерпретации выбранные примеры билингвизма и интертекстуальности (1) в философских текстах: в книге Н. Бердяева 1927 г., где цитатность и ориентация на иноязычное связывается со стратегией приобщения и расширения чужой мысли, а также в очерке В. Лосского, в котором диалогически сопоставляются две точки зрения на русский народ; (2) в художественных текстах: в рассказе нобелианта И. Бунина В Париже (встраивание французских поговорок для выражения дистанции к «своему» как «чужому» и осмысления экзистенциального опыта героя) и в творчестве Г. Газданова (Вечер у Клэр, Счастье, Ночные дороги). Дается обоснование писательской ориентации на французский язык – соприкосновение с неизвестным (с Иным) и открывание новых форм познания и выражения. Предметом истолкования становится функция повторяющейся французскоязычной цитаты из Le Rouge et le Noir Стендаля в рассказе Газданова Счастье. Интертекстуальность («код уже читанного») интерпретируется как причастность к чужому антропологическому концепту (идея счастья). Это подтверждается анализом тропологического языка произведения и символического поля дихотомии: интеллектуальное познание – познание чувством, отсылающей к философемам Паскаля, Ницше и Юнга

Вячеслав Иванов – Мартин Бубер – Габриэль Марсель: у основ персоналистической рефлексии (концепт Я-Ты отношение)

Аннотация В основе статьи положена бахтинская идея о «наращивание контекста» и ее продуктивном значении для диалогической интерпретации текстов с открытой смысловой структурой. В качестве контекста для понимания Я-Ты отношения у Вяч. Иванова выбираются произведения Мартина Бубера (Я и Ты, Диалог, Затмение Бога, Проблема человека) и Габриэля Марселя (Метафизический дневник, Быть и иметь, Замечания о современной арелигиозности ) – философов, с кем русского поэта соединяли близкие, личные и мировоззренческие связи, родственная, предвосхищающая их мышление, трактовка категории Ты. Основным же исследовательским материалом и отправной точкой сопоставления послужила статья Вяч. Иванова 1934 г. Размышления об установках современного духа. Ее контекстуальная интепретация позволила выявить «параллелизм смыслов» и аналогии в концептуализации человеческой личности и мышлении о ценностях у трех близких друг другу мыслителей; проблема духовного бытия личности рассматривается у них в аспекте бедствий угрожающих человеку в мире, в котором арелигиозность и «духовная слепота» приводят к ослаблению Я-Ты отношения в трех сферах его существования: индивидуальной, социальной и метафизической.   Vyacheslav Ivanov – Martin Buber – Gabriel Marcel: at the root of personalistic philosophy (the concept of «I-Thou relationship») The methodological instrument used in the present article is Bakhtin's idea of «accumulation of context» and its significance for the dialogical interpretation of texts with an open semantic structure. As a context for the understanding of the I-Thou relationship, Vyacheslav Ivanov used the works of Martin Buber (I and Thou, Dialogue, Eclipse of God, The Problem of Man) and Gabriel Marcel (The Metaphysical Journal, Being and Having, Some Remarks on the Irreligion of Today) – philosophers with whom the Russian poet was bound by close personal and ideological ties, including the similar understanding of the category of Thou, anticipating their personalistic thinking. When it comes to Vyacheslav Ivanov, the essential research material in the present work was this poet’s article from 1934, Discorso sugli orientamenti dello spirito moderno. Contextual interpretation of the text made it possible to show parallels and analogies in the philosophical conceptualisation of the human person in the three thinkers; the person perceived from the point of view of spiritual threats in the world in which irreligion and «spiritual blindness» lead to the weakening or destruction of the I-Thou relationship in three spheres of human existence: individual, social and metaphysical

Le concept de mystère dans la création des symbolistes russes

La notion de « mystère » en tant qu’objet de réflexion théorique a fait sa première apparition en Russie en 1902, dans l’article d’Andreï Biely intitulé « Les formes de la création », pour revenir plus tard dans un autre article du même écrivain – « L’Art et le mystère ». Poète, dramaturge, auteur du célèbre roman Saint-Pétersbourg, futur adepte de Rudolph Steiner et de son anthroposophie, Andreï Biely s’est également fait connaître comme un des créateurs de la conception du mystère dans la c..

Filozofia jako palimpsest. Emmanuel Lévinas i Dostojewski

The aim of the present article is to examine Levinas’ texts with the intention of showing and verifying the realization of his idea of philosophizing as “deciphering of what has been hidden in palimpsest writing” (écriture). I discuss Dostoevsky’s verbal and semantic layer (“word-sense”) present in Levinas’ palimpsest discourse. I offer an insight into the function of many of Dostoevsky’s concepts, such as the notion of “insatiable co-suffering” with another human being, the dogma about the accountability of “everything and everybody”, negative (see the many aspects of the “Cain’s answer” connected with the question of human reliance on himself only and a total lack of restraint) and positive formulas in relation with the Other, resulting in defining one’s personality (by means of communion with Thou, love for one’s neighbor and the effort to make one’s image beautiful in the moral sense) that have been found in the pages of Levinas’ writings. I show the means by which Dostoevsky’s polyvalent formulas, correlated with The Bible and its heavily charged with meaning position (The Book of Genesis, The Book of Isaiah, The Gospel of St. Matthew, and others), get semantically enriched and absorbed, as key components, by Levinas’ philosophical thinking and his hierarchy of values. I discuss the extent to which they determine his conceptualization of “subjectivity of ethical subject”: the concept of “I” in the accusative (“me voici”), the “I” summoned to be responsible “for everything and for all men”, to be a “guardian of one’s brother” on one’s way to “being-in-God”. In the article I also focus on the productivity and significance of Levinas’ methodological stance, which determines his philosophical hermeneutics and the palimpsest character of his discourse, i.e. their being orientated towards: 1) continuation and preservation of the “ancient”, original sense and its creative growth in a new “ideological environment”, 2) disclosing interrelation between “truth” and the philosophical method of emphasis and sublimation; this allows one to explain an important role of rhetorical figures and the increasing repetitiveness of topoi of thought in Levinas’ discourse, which come from/send one thinking of Dostoevsky (as well as of myth, Shakespeare and others), but approach a new level of knowledge and understanding.В статье исследуется корпус текстов Левинаса с целью указать и верифицировать осуществление его «авторской» идеи о философствовании как «дешифровке запрятанного в палимпсесте писания» [écriture]. Рассматривается функция словесного и смыслового слоя («словосмысла») Достоевского в палимпсестном дискурсе философа — многократные примеры присутствия формул/идеологем писателя: понятия «ненасытимого сострадания» к другому человеку, догмата о виновности «всех за все и за всех», отрицательных (многоаспектная интерпретация «Каинова ответа», связанного с вопросом о человеческой самодостаточности и дерзком своеволии) и положительных формул отношения к Другому, и, тем самым, самоопределения личности (через причастность к Ты, любовь к ближнему и усилие сделать свой образ «благолепным»). Указывается, каким образом поливалентные формулы Достоевского, соотносимые с Библией и ее смысловой позицией (с книгой Бытия, Исаи, Евангелием от Матвея и др.), семантически обогащенные, в качестве ключевых составляющих, встраиваются в философское мышление Левинаса и его ценностную иерархию; в какой степени они определяют его концептуализацию «субъективности этического субъекта»: концепт «я» в аккузативе («me voici»), «я» призванного к ответственности «за все и за всех», — к тому, чтобы быть сторожем брата своего, в своем «к-Богу-бытии». Выявляется продуктивность и значимость методологической установки Левинаса, определяющей его философскую герменевтику и палимпсестность дискурса, т.е. ориентацию на 1) преемственность и сохранность «древнего», изначального смысла и его творческое взращивание в новой «идеологической среде»; 2) обнаружение взаимосвязи «истины» и философского метода, каким полагается эмфаз и сублимация; это объясняет значимую роль риторических фигур и возвышающей повторности топосов мысли в дискурсе Левинаса, восходящих/отсылающих к Достоевскому (также к мифу, Шекспиру и др.), но возводимых на новую ступень познания и понимания.Przedmiotem badań w prezentowanym studium uczyniono korpus tekstów Lévinasa, by poddać namysłowi i weryfikacji jego koncept filozofowania jako „deszyfrowania tego, co zostało ukryte w palimpseście Pisma (écriture)”. Rozważania miały na celu udowodnienie, że konstytutywną warstwę palimpsestowej struktury dzieł Lévinasa stanowi „tekst Dostojewskiego”: powtarzające się i eksplikowane cytaty, jawne i ukryte odniesienia do „myślisłów”/formuł pisarza. Są to między innymi: pojęcie „nienasyconego współczucia” wobec Drugiego, dogmat o „winie każdego za wszystko i wszystkich”, negatywne i pozytywne formuły relacji z Innym (wielokrotnie ponawiana interpretacja sensu „odpowiedzi Kaina”, koncept miłości bliźniego i in.) i samookreślenia osoby ludzkiej. Przeprowadzona analiza wykazała, że uobecnione i kluczowe u Lévinasa koncepty Dostojewskiego, skonfrontowane z Biblią (Księga Rodzaju, Izajasza, Ewangelia według św. Mateusza) i poddane „uwznioślającej” transformacji stają się istotnym składnikiem aksjologicznego i etycznego myślenia filozofa, określając jego pojmowanie podmiotowości człowieka – podmiotu etycznego (koncepcję „ja” w akkuzatiwie, me voici) w jego powołaniu do odpowiedzialności za bliźniego; do tego, by być „stróżem brata swego” w swoim „byciu-ku-Bogu”. Ujawniono produktywność metodologicznej strategii Lévinasa, odzwierciedlonej w jego hermeneutyce filozoficznej i palimpsestowości dyskursu, a więc orientacji: 1) na przenoszenie sensu źródłowego, „pradawnego” i jego twórcze rozkrzewianie w nowej sytuacji ideologicznej; 2) na współdziałanie „prawdy” i „metody”, wyrażanej za pomocą pojęć sublimacji i emfazy; wyjaśniono tym samym rolę i znaczenie figur retorycznych oraz hiperbolicznych powtórzeń w dyskursie filozofa, zwłaszcza tych, które odsyłając do formuł Dostojewskiego (także do mitu, Szekspira i in.) i poszerzając ich pole semantyczne, wznoszą ich sens na wyższy poziom poznania i rozumienia

Тело дионисийское в творчестве русских символистов

The Dionysian body in the works of Russian symbolists In the first part of the article, the author discusses the function and meaning of the category of the Dionysian body in Thus Spoke Zarathustra and shows the significant presence of Nietzschean impulses the body–dancer concept, the vision of the woman and other in Russian Symbolists’ poetic thinking about the body and corporeality V. Briusov, F. Sologub, A. Blok. The second part of the article provides a contextual interpretation of dance as an ecstatic whirl and as a creation of a symbolic I–You man–woman relationship in A. Blok’s cycle of poems entitled Zaklatie ogniom i mrakom. The author reveals the overt and implicit reminiscences of Zarathustra’s “Second Dance-Song” and analyses the image of the body and the meanings of corporeality in Blok’s poetry.  The Dionysian body in the works of Russian symbolists In the first part of the article, the author discusses the function and meaning of the category of the Dionysian body in Thus Spoke Zarathustra and shows the significant presence of Nietzschean impulses the body–dancer concept, the vision of the woman and other in Russian Symbolists’ poetic thinking about the body and corporeality V. Briusov, F. Sologub, A. Blok. The second part of the article provides a contextual interpretation of dance as an ecstatic whirl and as a creation of a symbolic I–You man–woman relationship in A. Blok’s cycle of poems entitled Zaklatie ogniom i mrakom. The author reveals the overt and implicit reminiscences of Zarathustra’s “Second Dance-Song” and analyses the image of the body and the meanings of corporeality in Blok’s poetry. &nbsp