Assassination of Kléber: qui prodest?

Поступила в редакцию 25.01.2019. Принята к печати 18.04.2019.Submitted on 25 January, 2019. Accepted on 18 April, 2019.Исследование посвящено истории убийства 14 июня 1800 г. в Каире видного французского военачальника периода революционных войн, командующего Восточной армией в Египте Жан-Батиста Клебера сирийцем Сулейманом ал-Халеби. Проведенное оккупационными властями следствие заключило, что заказчиком преступления был великий визирь Османской империи Юсуф-паша, стремившийся якобы отомстить Клеберу за недавний разгром тем турецких войск в сражении при Гелиополисе. В дальнейшем эта версия некритически воспроизводилась и многочисленными историками, так или иначе затрагивавшими данный сюжет. Впервые введя в научный оборот чрезвычайно информативный архивный источник — донесения российского дипломата Э. Франкини из турецкой ставки, автор статьи показывает, что для Юсуф-паши убийство Клебера не только стало абсолютной неожиданностью, но и полностью нарушило стратегические планы великого визиря по освобождению Египта от французской оккупации. Констатация этого факта начисто опровергает устоявшееся мнение о причастности Юсуф-паши к смерти французского военачальника. Главными же бенефициарами преступления стали Первый консул Франции Наполеон Бонапарт и преемник Клебера на посту главнокомандующего Восточной армией генерал Абдулла-Жак Мену. Это событие избавило Бонапарта от перспективы скорого возвращения во Францию брошенной им в Египте, а потому раздраженной против него армии с враждебно настроенным по отношению к нему генералом во главе. Мену же получил возможность предпринять опыт по колонизации Египта, горячим сторонником которой он был. Хотя 219 лет спустя после совершения преступления достоверно установить его организаторов не представляется возможным, применение принципа qui prodest? позволяет снять подобное обвинение с великого визиря и, напротив, оставляет под подозрением Бонапарта и Мену.This study examines the assassination of Jean-Baptiste Kléber, a prominent French General of the Revolutionary Wars period, commander-in-chief of the Oriental Army in Egypt by Suleiman al-Khalebi, a Syrian, on June 14, 1800 in Cairo. The investigation carried out by the occupation authorities concluded that Yusuf Pasha, the Grand vizier of the Ottoman Empire, was the one who put out the crime, as he supposedly sought revenge on Kléber for the recent defeat of the Turkish forces in the battle of Heliopolis. Later, this version was also uncritically reproduced by numerous historians who in one way or another narrated this story. Exploring for the first time such a highly informative archive source as reports of Russian diplomat Frankini from the Turkish headquarters, the author of the article shows that for Yusuf Pasha, the assassination of Kléber was not only an absolute surprise, but also completely violated his strategic plan to liberate Egypt from the French occupation peacefully. The statement of this fact completely refutes the established opinion on the involvement of Yusuf Pasha in the assassination of the French commander. The main beneficiaries of the crime were the First Consul of France Napoleon Bonaparte and General Abdullah-Jacques Menou, Kléber’s successor as commander-in-chief of the Oriental Army. This event saved Bonaparte from the prospect of a prompt return to France of the army abandoned by him in Egypt and therefore irritated against him, which was led by a general utterly hostile towards him. Menou got an opportunity to colonise Egypt, which he ardently supported. Though 219 years after the crime it is impossible to reliably establish its organisers, the application of the qui prodest? principle allows us to exonerate the Grand vizier from blame and, on the contrary, leaves Bonaparte and Menou under suspicion.Исследование осуществлено по гранту Правительства Российской Федерации в рамках подпрограммы «Институциональное развитие научно-исследовательского сектора» государственной программы Российской Федерации «Развитие науки и технологий» на 2013–2020 гг. Договор № 14.Z50.31.0045.The study was sponsored by a grant of the Government of the Russian Federation, subprogramme “Institutional Development of the Research Sector” of the Russian Federation state programme “Development of Science and Technology” for 2013–2020. Contract No. Z50.31.0045

“The Companion of War”: Dysentery in Bonaparte’s Army of the Orient (1798–1801)

Поступила в редакцию: 25.05.2023. Принята к печати: 03.07.2023.Submitted: 25.05.2023. Accepted: 03.07.2023.История войн дает обильный материал для изучения эпидемий, поскольку те часто сопутствовали военным конфликтам. Особый интерес для исследователя представляют Революционные и Наполеоновские войны Франции в силу своей продолжительности, географического разнообразия театров военных действий и многочисленности участников. Первые отечественные исследования по «наполеоновской эпидемиологии», недавно увидевшие свет, показывают, сколь широкие возможности в данном отношении открывает та эпоха перед историками. Автор настоящей статьи следует в русле таких исследований, пытаясь выявить причины и особенности возникновения эпидемии дизентерии в войсках Бонапарта, оккупировавших Египет в 1798–1801 гг., и установить, какое влияние она оказала на ход экспедиции. Медики Восточной армии изначально весьма опасались чумы, с которой они до приезда в Египет дела не имели. Дизентерия же была им хорошо известна, так как ею люди часто болели и во Франции. Для борьбы с нею у них был с собой набор средств, которые более или менее успешно уже не один десяток лет использовались в Европе. Однако на практике эпидемия дизентерии оказалась в Восточной армии настолько смертоносной, что по числу унесенных жизней смогла сравниться с чумой, если даже не превзошла ее. По мнению автора, причиной столь высокой летальности данного заболевания было и то, что в Египте оно вызывалось другим, более патогенным носителем, чем во Франции, и то, что единым понятием «дизентерия» французские врачи могли обозначать целый ряд эндемичных для Египта и схожих с дизентерией кишечных заболеваний, опыта борьбы с которыми у них не было. Меры же гигиены, которые могли бы воспрепятствовать распространению данного заболевания, медики Восточной армии не использовали, поскольку руководствовались ошибочными представлениями об этиологии дизентерии, считая ее следствием переохлаждения организма.The history of wars provides abundant material for the study of epidemics since they have often accompanied military conflicts. The Revolutionary and Napoleonic Wars of France are especially interesting for researchers due to their duration, the geographical diversity of theaters of military operations, and the large number of participants. The first Russian studies on “Napoleonic epidemiology” published recently show that this era opens wide opportunities to historians in this regard. The author of this article follows in line with such studies, trying to identify the causes and features of the epidemic of dysentery in Bonaparte’s troops which occupied Egypt in 1798–1801, and to establish what impact the epidemic had on the course of the expedition. The doctors of the Army of the Orient were initially very afraid of plague, which they had not dealt with before their arrival in Egypt. Dysentery was well known to them, as people often contracted it in France. To combat the disease, they had a set of tools that had been used more or less successfully for decades in Europe. However, in practice, the epidemic of dysentery turned out to be so deadly in the Army of the Orient that in terms of the death toll, it could be compared with plague, if not even surpassed it. According to the author, the reason for such a high lethality of this disease was the fact that in Egypt, it was caused by another, more pathogenic carrier than in France, and the fact that French doctors could designate several intestinal diseases endemic to Egypt and similar to dysentery with a single concept of “dysentery”, which they had no experience in combating with. French doctors did not use hygiene measures that could prevent the spread of this disease, because they were guided by erroneous ideas about the etiology of dysentery, considering it a consequence of hypothermia of the body.Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского научного фонда, проект № 20-18-00113 «Человек на войне: антропология военной истории Наполеоновской эпохи».The study is funded by the Russian Science Foundation, grant 20-18-00113 “Man at War: The Anthropology of the Military History of the Napoleonic Era”

Terror of the French Revolution in the Land of Egypt, 1798–1801

Поступила в редакцию: 31.05.2020. Принята к печати: 14.07.2020.Submitted: 31.05.2020. Accepted: 14.07.2020.Историки достаточно много писали о том, что Наполеон Бонапарт, начиная в 1798 г. свой Египетский поход, взял с собой все необходимое для того, чтобы познакомить египтян с передовыми достижениями европейской цивилизации. Гораздо реже в историографии упоминается о том, что Наполеон привез с собой на Ближний Восток и такой ее «дар», как революционный террор. Именно террор из всех «достижений» революционной Франции нашел там наиболее активное применение. Поняв, что ни реверансы в отношении Пророка Мухаммеда, ни антимамлюкский дискурс не обеспечивают французам симпатий мусульман Египта, Бонапарт пустил в ход террор, который не прекращался ни на день на протяжении всего периода оккупации. Политика запугивания населения оккупационными властями носила систематический характер, хотя при этом и сочеталась с различного рода показными жестами главнокомандующего, рассчитанными на завоевание симпатий мусульманской элиты. Происходило своего рода разделение обязанностей: Бонапарт пытался обаять влиятельных шейхов мечети аль-Азхар, устраивал для них обеды, вел ученые беседы об исламе и одаривал подарками, а полиция из местных христиан и магрибских наемников изо дня в день терроризировала жителей Каира и его окрестностей, по своему произволу убивая невинных людей, чтобы запугать всех остальных. C отъездом Бонапарта из Египта, когда во главе Восточной армии встал Клебер, террор не прекратился, а лишь изменил свой характер с постоянного на ситуативный. После смерти Клебера его преемник генерал Мену опять придал террору постоянный характер. Именно политика террора и позволила крошечному меньшинству в тридцать тысяч человек на протяжении трех лет удерживать власть над несколькими миллионами жителей страны, почти в два раза превышавшей размерами Францию.Historians have written quite a lot about the fact that, starting in 1798 with his Egyptian campaign, Napoleon Bonaparte took everything necessary with him to acquaint the Egyptians with the advanced achievements of the European civilization. However, historiography quite rarely mentions that Napoleon brought another “gift” to the Middle East in the form of revolutionary terror. Out of all the achievements of revolutionary France, it was terror that was most actively used there. Having realised that neither praises of Prophet Muhammad nor anti-Mamluk discourse provided the French with sympathies of the Muslims of Egypt, Bonaparte used la terreur, which did not stop for a day during the entire period of occupation. The policy of intimidation of the population by the occupants was systematic, although it was combined with various ostentatious gestures of the commander-in-chief designed to win the sympathy of the Muslim elite. There was a kind of division of responsibilities: Bonaparte tried to charm the influential sheikhs of the al-Azhar mosque, invited them to dinners, conversed with them about Islam, and gave them gifts; at the same time, the police made up by local Christians and Maghreb mercenaries day after day terrorised the inhabitants of Cairo and its environs, arbitrarily killing innocent people to intimidate everyone else. With the departure of Bonaparte from Egypt, when Kleber took charge of the Oriental army, terror did not stop, but only changed its character from permanent to situational. Following Kleber’s death, his successor, General Menou once again gave terror a permanent nature. It was the policy of terror that allowed a tiny minority of thirty thousand people to hold power over several million people in a country almost twice the size of France for three years.The study is funded by the Russian Science Foundation, grant 20-18-00113 “Man at War: The Anthropology of Military History of the Napoleonic Era”.Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского научного фонда, проект № 20-18-00113 «Человек на войне: антропология военной истории Наполеоновской эпохи»

“Soldiers of freedom” or mortal enemY? The French in Southern Italy, 1798–1799

Статья поступила в редакцию 27.05.2016 г.Received 27 May 2016.В статье поднимается проблема взаимоотношений войск революционной Франции и населения Италии в период французской оккупации Аппенинского полуострова конца XVIII в. Автор задается вопросами: Какие социальные группы местного населения сотрудничали с оккупационной армией и какие, напротив, оказывали ей сопротивление? Какими мотивами руководствовались те и другие? Ответы на эти вопросы автор ищет, исследуя военную кампанию французской армии в Южной Италии 1798–1799 гг. Проанализировав источники с французской и с итальянской стороны, он приходит к выводу, что вступление французской армии на территорию Неаполитанского королевства вызвало глубокий раскол неаполитанского общества, в основе которого лежал конфликт ценностных парадигм. Часть местных элит, чье мировоззрение сформировалось в русле космополитичной культуры Просвещения, увидела во французской армии воинство «солдат свободы» и не только приветствовала ее, но и оказала ей вооруженную поддержку против собственных соотечественников. «Низы» же неаполитанского общества (крестьяне и плебс), остававшиеся носителями традиционной культуры, восприняли приход французов как угрозу своим ценностям, прежде всего католической религии, и оказали иностранному вторжению беспрецедентно упорное сопротивление. Такой раскол имел далеко идущие последствия, оказав долговременное влияние на последующую политическую жизнь Италии и продолжая сказываться на итальянской историографии до сих пор.The author analyzes the issue of relations between the French revolutionary troops and of the Italian population during the French occupation of Italy between 1796 and 1799. He poses a number of questions, such as: which social groups of the local population collaborated with the occupation army, and which, on the contrary, fought it? What was the motivation of the former and the latter? He seeks answers to these questions, exploring the military campaign of the French army in Southern Italy between 1798 and 1799. Analyzing the French and Italian sources, the author concludes that the French invasion of the Kingdom of Naples a caused deep split in Neapolitan society, which was produced by the conflict of opposing value paradigms. A part of the local elite, whose worldview was formed by the cosmopolitan culture of the European Enlightenment, treated the French troops as an army of “Soldiers of Freedom”. This social stratum was eager not only to welcome the foreign invaders but also to support them with arms against its own countrymen. On the contrary, Neapolitan peasants and plebs, the real partisans of traditional culture, treated the invasion of the French as a mortal danger to its values, especially to the Catholic religion. That is why the “lower” Neapolitan society showed fierce resistance to the foreign invasion. These social divisions had far-reaching implications, providing a long-term impact on Italy’s future political life, affecting Italian historiography to date.Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 16-18-10041).The article is sponsored by the Russian Science Foundation, project 16-18-10041

A Genealogy of A. O. Jaunez-Sponville, Chief Manager of Demidov Plants

Статья поступила в редакцию 20.03.2015 г.В статье реконструируется родословная Антуана Октавовича Жонес-Спонвиля, одного из крупнейших деятелей уральской промышленности XIX в. Прослеживая генеалогию рода Жонесов еще с XVII в., автор показывает, что три поколения этой семьи были так или иначе связаны с Россией. Дед А. О. Жонес-Спонвиля служил в Москве гувернером сына графа А. К. Разумовского, дядя совершил поход в Россию в рядах Великой армии Наполеона и погиб на Березине, отец был секретарем А. Н. Демидова.The article reconstructs the genealogy of Antoine Oktavovich Jaunez-Sponville, a major figure of 19th century Ural industry. Tracing the Jaunez family genealogy as of the 17th century, the author demonstrates that three generations of the family were somehow or other connected with Russia. A. O. Jaunez-Sponville’s grandfather was Count A. K. Razumovsky’s son’s tutor in Moscow, his uncle participated in Napoleon’s Grande Armée’s invasion of Russia and perished at Berezina, and his father served as A. N. Demidov’s secretary.Текст подготовлен при поддержке РГНФ, проект № 14-21-08001

Unrequited Love: Michel Vovelle’s Relations with Soviet and Post-Soviet Historians

Поступила в редакцию: 10.11.2021. Принята к печати: 16.03.2022.Submitted: 10.11.2021. Accepted: 16.03.2022.Автор статьи анализирует историю сложных и противоречивых отношений Мишеля Вовеля (1933–2018), выдающегося французского исследователя Революции XVIII в., с российскими историками в советское и постсоветское время. Отмечается, что, в отличие от большинства французских левых историков из окружения А. Собуля, сотрудничество с которыми являлось приоритетным для советских ученых, М. Вовель неизменно сохранял определенную дистанцию в отношении последних: он не печатал в СССР свои работы и не ездил туда на регулярные российско-французские коллоквиумы. Ситуация изменилась, только когда Вовелю после смерти Собуля пришлось стать руководителем научной программы Двухсотлетнего юбилея Французской революции. В этом качестве он и совершил свой первый визит в СССР в 1982 г. Однако, несмотря на самый теплый прием, оказанный ему советскими историками, он, как показывают его воспоминания, все равно старался держать в отношениях с ними определенную дистанцию и не слишком интересовался реальной ситуацией в советской исторической науке, ограничиваясь воспроизведением стереотипов, распространенных в зарубежной прессе. Еще меньше Вовелю понравился его приезд в СССР в год юбилея Французской революции, когда на большой конференции в Москве, проходившей в разгар перестройки, идеи левых французских историков подверглись резкой критике со стороны не только их советских коллег, но и околонаучной широкой публики. Оставшиеся от того визита в Москву негативные впечатления, видимо, были настолько сильны, что в последующие годы Вовель фактически воздерживался от сколько-нибудь активного сотрудничества с историками постсоветской России. И только встреча с довольно широким кругом их на коллоквиуме в Визиле (2006) показала Вовелю, что, несмотря на идеологические и методологические расхождения с ним, российские коллеги бесконечно далеки от доминировавшего в странах Восточной Европы воинствующего антикоммунизма и открыты для плодотворного сотрудничества с левыми историками Франции. Окончательно убедило его в этом посещение в том же году Москвы, к сожалению, оказавшееся последним.The author of this article analyses the history of the complex and contradictory relations of Michel Vovelle (1933–2018), an outstanding French researcher of the Revolution of the eighteenth century, with Russian historians in the Soviet and post-Soviet times. It is noted that, unlike most French left-wing historians from A. Sobul’s entourage, cooperation with whom was a priority for Soviet researchers, Vovelle invariably maintained a certain distance in relation to the latter: he did not publish his works in the USSR and did not go there for regular Russian-French colloquiums. The situation changed only when Vovelle, after Sobul’s death, became head of the scholarly programme of the Bicentennial of the French Revolution. In this capacity, he made his first visit to the USSR in 1982. However, despite the warmest reception given to him by Soviet historians, he, as his memoirs demonstrate, still tried to keep a certain distance in his relations with them and was not much interested in the real situation in Soviet historical science, limiting himself to reproducing stereotypes common in the foreign press. Even less did Vovelle like his arrival in the USSR in the year of the Bicentennial of the French Revolution, when at a large conference in Moscow held at the height of Perestroika, the ideas of left-wing French historians were sharply criticised not only by their Soviet colleagues but also by the general public. The negative impressions left from that visit to Moscow were apparently so strong that in subsequent years, Vovelle refrained from any active cooperation with historians of post-Soviet Russia. And only a meeting with many of them at the colloquium in Visile (2006) showed Vovelle that, despite ideological and methodological differences with him, his Russian colleagues were infinitely far from the militant anti-communism that dominated in Eastern Europe and that they were open to fruitful cooperation with left-wing historians of France. He was finally convinced of this by a visit to Moscow in the same year, which, unfortunately, turned out to be the last for him

G. Romme and P. S. Pallas: a Story of Scientists’ Friendship

Статья поступила в редакцию 23.10.2014 г.Автор статьи исследует одну из малоизвестных страниц биографии видного деятеля Французской революции XVIII в. Жильбера Ромма (1750–1795) во время его пребывания в России (1779–1786) как гувернера юного графа П. А. Строганова, а именно — отношения с известным российским ученым-естествоиспытателем Петром Симоном Палласом. Главным источником настоящей работы стала продолжающаяся франко-российская публикация материалов личного архива Ромма, в подготовке которой принимает участие и автор статьи. Анализ сохранившихся до наших дней писем Палласа Ромму показывает, что, несмотря на отсутствие к моменту приезда в Россию реального опыта естественнонаучных исследований, Ромм был принят российскими учеными в свою среду на равных фактически лишь за свою эрудицию и готовность вести научную работу. И хотя в дальнейшем предпринятые Роммом исследования сколько-нибудь заметного результата не дали, в его лице российская «республика наук» обрела ценного посредника в установлении активного обмена с французскими учеными информацией, геологическим и ботаническим материалом. Анализ отношений Ромма и Палласа позволяет продемонстрировать такую специфическую черту научного мира России того времени, как открытость, в чем он являл разительный контраст по сравнению с уже замкнувшейся тогда профессиональной корпорацией ученых Франции.The author examines one of the obscure pages of the biography of the prominent French revolutionary Gilbert Romme (1750–1795) during his stay in Russia (1779–1786) as tutor of the young count P. A. Stroganov, namely his relationship with the famous Russian natural scientist Peter Simon Pallas. The main source of this work was the Franco-Russian publication of Romme’s private archive, which the author of the article takes part in. The analysis of Pallas’ letters to Romme shows that the latter was accepted by Russian scientists in their professional community as an equal in spite of his lack of real research experience, only for his erudition and desire to carry out such research. Though his personal scientific work was not crowned with any noticeable success, he proved to be a valuable intermediary in the international exchange of scientific information, geological and botanical materials between the Russian and French researchers. The analysis of the relations of Romme and Pallas demonstrates such a specific feature of the Russian scientific community of the time as openness, which was a contrast to the utterly closed professional community of French scientists.Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ, грант № 14-21-17001

Les résonances de 1905

Ce volume est consacré à la révolution russe de 1905-1907. Son histoire demeure encore mal connue, car elle fut souvent éclipsée par l’ombre rétrospective de celle de 1917 et son interprétation est loin d’être admise. Début d’agonie de l’autocratie, unique chance, rapidement manquée, d’une évolution vers l’État libéral, exemplaire révolution socialiste ou manifestation éclatante de l’arriération russe, la révolution de 1905 a servi sous tous les drapeaux, prophétisé tous les avenirs. Comme toutes les grandes révolutions, elle déroula des chaînes d’événements qui suivirent des rythmes différents mais qui convergèrent en un ébranlement général de l’ancien régime impérial russe.Révolution politique, sociale, nationale, elle fut, en effet, tout cela à la fois, de sorte qu’elle n’épargna aucun domaine. Aussi les travaux présentés ici s’attachent-ils avant tout à mesurer les profondes transformations qui en furent les effets directs. Mais les ondes de choc de la révolution ne s’arrêtèrent pas aux frontières de l’Empire, et c’est pourquoi l’ouvrage comporte aussi des études de la réception de l’événement à l’étranger. De même, la révolution de 1905 s’inscrivit d’emblée dans des filiations historiques européennes – mémoire de 1789, celle de 1848 – qui en firent un des grands événements fondateurs de l’Europe du XXe siècle