“Латинское” и “славенское” образование в начальных классах русских семинарий в XVIII веке

The article focuses on the issue of using the Latin and “Slavensky” (that is, the combined Russian and Church Slavonic) languages in primary ecclesiastical education in the 18th century. By the 1740s, seminary education in Latin had established itself in Russia. But primary teaching of reading and writing in Russian and Church Slavonic was the tradition until the end of the 18th century, regardless of where the teaching was taking place, either at home or at a Russian school affiliated with a seminary. Russian schools were organized for teaching illiterate or semiliterate children. But by the late 18th century, several seminaries attempted to reorganize “Russian schools” into ecclesiastical schools in which Russian would be the only language of instruction. Junior classes at seminaries were fully focused on teaching Latin, but Latin was by no means a complete replacement for Russian. The principal method of instruction was translation, and the administrators of many seminaries demanded attention to the quality of the students’ translations into Russian. Thus, Russian and Latin were functionally distributed in primary education. Only Church Slavonic was practically excluded from teaching after the primary courses of reading and church singing, and that preconditioned its conservation as a language used only for church services, leading to the extinction of the hybrid form.Статья посвящена исследованию употребления латыни и “славенского” (под которым понимались одновременно русский и церковнославянский языки) в начальном духовном образовании XVIII века. Семинарское образование на латыни утвердилось в России к 1740-м гг. Однако начальное обучение чтению и письму на русском и церковнославянском языках было традиционным до конца XVIII века, независимо от того, где оно имело место: дома или в “русской школе” при семинарии. “Русские школы” первоначально были организованы для обучения неграмотных или недостаточно грамотных детей, однако к концу XVIII века в некоторых семинариях была сделана попытка преобразовать “русские школы” в духовные учебные заведения, в которых преподавание шло исключительно на русском языке. Начальные классы семинарий были полностью ориентированы на преподавание латыни, однако латынь не являлась, вопреки распространенному мнению, полной заменой родного языка. Основным методом обучения являлся перевод, и руководство многих семинарий обращало особое внимание на качество русского языка в выполненных студентами переводах. Таким образом, русский и латынь оказывались функционально распределены в начальном образовании. Только церковнославянский был практически исключен из преподавания после начальных курсов чтения и церковного пения, что предопределило его консервацию в качестве языка исключительно церковной службы и привело к исчезновению его гибридной формы из употребления среди духовенства

Проповедь и проповедничество в России XVIII века: при дворе и вне двора

This paper is devoted to the question of the spread of court sermons in 18th-century Russian society. The author describes three types that had been formed by the 1740s: court, seminary, and parish homilies. The main question is how and by what means did the court homilies in Elizabeth Petrovna’s time spread the cultural models, thoughts, and ideas created by court preachers throughout Russian society as a whole? Did these texts penetrate traditional culture and how were they adopted? Who read the court sermons, apart from members of the court? To answer these questions, the author describes how court homilies were published and sold, and how they entered the manuscript tradition. The analysis of archival and published materials allows the author to conclude that in the second half of the 18th century, the court sermon was only beginning to penetrate the “traditional” culture. The genre spread primarily in the seminaries, where texts by court preachers functioned as a “library” of panegyrical and theological elements to be used by students and teachers in their own compositions. With few exceptions, the court tradition does not intersect with texts originating from Old Russian and classical theological traditions, although all such texts are called slovo (literally ‘word,’ i.e., ‘sermon’). However, by the end of the 18th century, the new genre became more widely disseminated, following the spread of seminary education and the increase in the number of priests educated in this tradition.Статья посвящена вопросу распространения придворных проповедей в русском обществе XVIII века. Автор описывает три типа проповеди, сформировавшихся к 1740-м годам (придворную, семинарскую и приходскую проповеди). Основной вопрос заключается в том, как придворная проповедь эпохи Елизаветы Петровны распространяла культурные модели, образы и идеи, сформированные придворными проповедниками, в русском обществе, какие именно способы использовались? Проникали ли эти образы и модели в традиционную культуру и каким образом они адаптировались? Кто читал придворные проповеди вне придворного круга? Для ответа на эти вопросы автор описывает, как придворные проповеди публиковались, продавались и как они входили в рукописную традицию. Анализ архивных и опубликованных материалов позволяет автору сделать вывод о том, что во второй половине XVIII века придворные проповеди только начинали проникать в традиционную культуру. В основном они были распространены в семинариях, где тексты придворных проповедников использовались в качестве “библиотеки” панегирических и теологических образов и моделей и служили образцами для студентов и учителей, создававших свои проповеди. Придворная традиция за редким исключением не пересекается с текстами, восходящими к древнерусским и классическим богословским традициям, хотя и те, и другие тексты называются “словами”. Однако к концу XVIII века новый жанр распространяется всё шире — вслед за распространением семинарского образования и увеличением числа священников, воспитанных в этой традиции

«Сие пишет человек, не видавший никогда фейерверк»: об одном анонимном стихотворении второй половины XVIII века

The article presents the text of a curious anonymous poem from a mid-18th-century manuscript, and analyses its genre and language features. Comparing the poem with the descriptions of fireworks published in the last years of Elizabeth Petrovna's reign allows us to make an assumption about the most likely date of writing and the circle of persons who could be associated with the anonymous author. The lexical features of the work, as it seems, indicate that the author was part of the circle of I.I. Shuvalov, P.I. Shuvalov and M.V. Lomonosov (which is confirmed by analysing the contents of the manuscript).The anonymous poem provides us with an understanding of how the reception of key components of court culture (fireworks, court holidays, allegorical figures, panegyric poems, etc.) looked for the noble society of the middle of the 18th century. DOI: 10.31168/2305-6754.2023.1.09В статье публикуется текст анонимного стихотворения из рукописного сборника середины XVIII в.; анализируются его жанровая природа и особенности языка. Сопоставление с публикациями описаний фейерверков последних лет правления Елизаветы Петровны позволяет сделать предположение о наиболее вероятной дате создания этого произведения и возможном круге лиц, с которыми был связан анонимный автор. Лексические особенности произведения позволяют предположить, что автор был связан с кругом И. И. Шувалова, П. И. Шувалова и М. В. Ломоносова (что подтверждается составом сборника, в котором сохранилось произведение). Это анонимное стихотворение — интересный пример осмысления различных поэтических и прозаических традиций, связанных с культурой фейерверка 2-й половины XVIII в.  DOI: 10.31168/2305-6754.2023.1.0

Латынь vs русский: языки класса риторики в русских семинариях XVIII века

The article focuses on the use of Russian and Latin in rhetoric classes in Russian seminaries of the 18th century, based on published and archival documents. Over the course of the century, the status of the Russian language changed significantly, which may be attributed to a number of factors: the development of belletristic literature, an increase in book publishing, the encouragement of preaching, etc. However, despite the fact that rhetorical textbooks began to be published in Russian, Latin remained the language of rhetorical theory in seminaries. These processes are illustrated both by surviving collections of extracts and exemplary texts, and catalogs of seminar libraries. DOI: 10.31168/2305-6754.2021.10.2.14В статье на материале архивных и опубликованных источников рассматривается употребление русского и латинского языков в классах риторики в русских семинариях XVIII века. На протяжении столетия положение русского языка существенно изменилось, что может быть связано с целым рядом факторов (развитием художественной литературы, увеличением объемов книгоиздания, поощрением проповедничества и т. д.). Однако, несмотря на появление пособий по риторике на русском, языком риторической теории в семинариях остается латынь. Эти процессы иллюстрируют как сохранившиеся сборники выписок и образцовых текстов, так и каталоги семинарских библиотек. DOI: 10.31168/2305-6754.2021.10.2.1

“Latin” and “Slavonic” Education in the Primary Classes of Russian Seminaries in the 18th Century

The article focuses on the issue of using the Latin and “Slavensky” (that is, the combined Russian and Church Slavonic) languages in primary ecclesiastical education in the 18th century. By the 1740s, seminary education in Latin had established itself in Russia. But primary teaching of reading and writing in Russian and Church Slavonic was the tradition until the end of the 18th century, regardless of where the teaching was taking place, either at home or at a Russian school affiliated with a seminary. Russian schools were organized for teaching illiterate or semiliterate children. But by the late 18th century, several seminaries attempted to reorganize “Russian schools” into ecclesiastical schools in which Russian would be the only language of instruction. Junior classes at seminaries were fully focused on teaching Latin, but Latin was by no means a complete replacement for Russian. The principal method of instruction was translation, and the administrators of many seminaries demanded attention to the quality of the students’ translations into Russian. Thus, Russian and Latin were functionally distributed in primary education. Only Church Slavonic was practically excluded from teaching after the primary courses of reading and church singing, and that preconditioned its conservation as a language used only for church services, leading to the extinction of the hybrid form