Криптовалюта с точки зрения исламского права

This paper provides a brief explanation of the block chain and the concept of “crypto currency”, followed by an analysis of Bitcoin for permissibility from the point of view of Shari‘ah. The decisions of well-known houses of fatwas were considered, and a number of criteria were developed and adopted with the help of which the Shari‘ah position of a particular crypto currency can be assessed. The article identifi es provisions and decisions that can become the basis for issuing fatwas related to issues that concern many Muslims who care about the permissibility of their earnings.В настоящей работе представлено краткое разъяснение блок- чейна и понятия «криптовалюта», с последующим анализом биткоина на дозволенность с точки зрения шариата. Рассмотрены решения известных домов фетв, а также разработан и принят ряд критериев, при помощи которых, можно оценить шариатское положение той или иной криптовалюты. В статье выявлены положения и решения, которые могут стать основанием для вынесения фетв, связанных с вопросами, которые волнуют многих мусульман, проявляющих заботу о дозволенности своего заработка

Восточноевропейская политика СССР на страницах арабской печати (август–декабрь 1939 г.)

This paper analyzes Arabic newspaper and magazine publications devoted to the assessment of the USSR foreign policy towards the East European countries after the signing of the Soviet-German non-aggression treaty of August 23, 1939. The article presents the opinions of Arab journalists and writers about the prerequisites and consequences of the signing of the so-called «Molotov-Ribbentrop Pact», the peculiarities of relations between Moscow and Berlin in the end of 1939, the reasons for the invasion of the Red Army in Poland, as well as the motives that prompted the Soviet leadership to strengthen its presence in the Baltic region. It is concluded that many authoritative Arabic newspapers and magazines, despite a dependence on the Western European information agenda, sought to independently comprehend the actions of the Soviet government in different parts of Europe, sometimes even emphasizing the forced nature of an aggressive and ultimatum policy. At the same time, it is impossible to talk about the existence of a dominant position on this problem. Arab authors frequently criticized the military and political actions of the Soviet government in the autumn-winter of 1939. It should be added that the volume and number of articles published in the press testify to the true interest of the Middle Eastern publics in the state of affairs in the distant Soviet Union. В работе анализируются арабские газетные и журнальные публикации, посвященные оценке внешнеполитического курса СССР в отношении стран Восточной Европы после подписания советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. Приводятся мнения арабских авторов — журналистов, писателей и публицистов о предпосылках и последствиях заключения т. н. «пакта Молотова — Риббентропа», особенностях взаимоотношений Москвы и Берлина во второй половине 1939 г., причинах вторжения Красной Армии в Польшу, а также мотивах, побудивших руководство страны усилить свое присутствие в Балтийском регионе. Делается вывод, что многие авторитетные арабоязычные издания, несмотря на определенную зависимость от западноевропейской информационной повестки, стремились самостоятельно осмыслить действия СССР в той или иной части Европы, иногда даже подчеркивая вынужденный характер ведения агрессивной, ультимативной политики. При этом нельзя говорить о существовании какой-то одной, доминирующей позиции по данной проблеме. Нередко арабские обозреватели с резкой критикой высказывались о военно-политических акциях Советского государства осенью 1939 г.

Рецензия на книгу: Мухетдинов Д. В. История ислама России: монография. — М.: ИД «Медина», 2023. — 304 с.: ил. — Серия: «История ислама России»

.

Перевод Корана на китайский язык: особенности наименования сур

The paper discusses some peculiarities of translating the names of suras of the Qurʼān into Chinese based on the study of the most common Chinese translation made in the second half of the last century by the Muslim intellectual Muhammad Ma Jian. The work examines suras possessing the most significant discrepancies between the original Arabic names and the corresponding Chinese equivalents. The study is accompanied by commentary on the potential reasons for these variations while taking into account factors of an ethnocultural and linguistic nature. In a number of cases, comparisons with translations of the Qurʼān into Russian are also provided. The interdisciplinary nature of the work is manifested in the application of methods of source study, historical and philological, and comparative analysis. Having researched the main milestones in the history of translations of the Qurʼān into Chinese in the context of the spread of Islam in China, the authors come to the conclusion that the peculiarities of the translation of the names of suras into Chinese are largely due to the history of their occurrence and the variability of the original names since the written record of the Holy Text. At the same time, Muhammad Ma Jian’s belonging to the Hui community and Chinese traditions and customs also influenced the process of choosing equivalents. Obviously, the search for correspondences relied on the synthesis of methods based on the analysis of different variants of the names of suras and the need for ethnocultural adaptation of individual concepts in order to ensure the adequate perception of certain concepts by the inhabitants of the China. The problems of translating the Qurʼān into Chinese are largely related to the typological difference between the two linguistic systems. In this regard, the analysis of the translations of the names of suras of the Qurʼān into Chinese seems to be the most optimal starting point for the study of this topic.В статье рассматриваются некоторые особенности перевода наименований сур Корана на китайский язык на основе изучения наиболее распространенного в Китае перевода, выполненного во второй половине прошлого  столетия мусульманским интеллектуалом Мухаммадом Ма Цзянем. В ходе работы анализируются суры, наименования которых на китайском языке имеют расхождения с оригинальными названиями. Исследование сопровождается комментариями относительно потенциальных причин такого рода изменений с учетом факторов этнокультурного и лингвистического характера. В ряде случаев приводятся сравнения с переводами Корана на русский язык. В работе применялись методы источниковедения, историко-филологического и компаративного анализа. Изучив основные вехи распространения ислама в Поднебесной, авторы приходят к заключению, что особенности перевода наименований сур на китайский язык во многом обусловлены имевшей место вариативностью оригинальных названий в исторической перспективе. При этом принадлежность Мухаммада Ма Цзяня к общине хуэй, китайские традиции и обычаи также повлияли на процесс выбора эквивалентов. Очевидно, что поиск соответствий опирался на синтез методов, основанных на анализе различных вариантов наименования сур и необходимости этнокультурной адаптации отдельных понятий с целью обеспечения адекватного восприятия тех или иных концептов жителями Китая. Проблемы перевода Корана на китайский во многом связаны и с типологической разницей двух языковых систем. В связи с этим анализ переводов наименований сур на китайский язык кажется наиболее оптимальным в качестве отправной точки исследования указанной темы

Фалсафская профетология в модернистском дискурсе

The article shows how the concept of «natural prophecy», which developed within the framework of Falsafa (the Hellenizing philosophy of classical Islam) and traditionally qualifi ed as heterodox, was revived in the works of Muslim modernists of the 19th-20th centuries (especially Jamalad-din al-Afghani, Muhammad Abdo and their followers), who focused on the reconstruction of theological discourse in the spirit of openness to religious and confessional diversity, scientifi c rationality and socio-cultural progress. In reformist theology were accumulated both rational substantiations of prophetism, which were characteristic of Falsafa: (1) socio-teleological, proceeding from the necessity of a prophet as a legislator, and (2) psycho-noetic, which appeals to the presence of a man with the ultimate exalted soul, especially in terms of intellectual intuition and creative imagination. Developing the Falsafa’s thesis about two types of miracle as proof of the authencity of prophetic missions — «external» (material) and «adequate» (spiritual), modernists teach about the Quranic message as focusing exclusively on the second type. This marks the transition of humanity to the phase of adulthood, and with it the «sealing of the prophethood».В статье показывается, как разработанная в рамках фалсафы (эллинизирующей философии классического ислама) концепция «естественного пророчества», традиционно квалифицирующаяся как гетеродоксальная, была возрождена в творчестве мусульманских модернистов XIX–XX вв. (особенно Джамал ад-дина ал-Афгани, Мухаммада Абдо и их последователей), ориентировавшихся на реконструкцию теологического дискурса в духе открытости религиозно-конфессиональному многообразию, научной рациональности и социокультурному прогрессу. В реформаторском профетизме были аккумулированы оба характерных для фалсафы рациональных обоснования феномена пророчества: (1) социально-телеологическое, исходящее из необходимости пророка в качестве законодателя, и (2) психо-ноэтическое, которое апеллирует к наличию людей с предельно возвышенной душой, особенно в плане интеллектуальной интуиции и креативной имагинации. Развивая фалсафский тезис о двух типах чуда как доказательства истинности пророческих миссий — «экстернальном» (материальном) и «адекватном» (духовном), модернисты учат о кораническом послании как ориентирующемся исключительно на второй тип, и это знаменует переход человечества в фазу совершеннолетия, а с ним и «запечатывание пророчества»

Теологическая легитимация педагогического проекта Хусаина Фаизханова

This article deals with Khusain Faizkhanov (1823–1866) as an Islamic theologian. This aspect of his thought was rarely studied in numerous publications about his work — his orientalist or pedagogical heritage invariably came to the fore, in isolation from its religious roots. This is not accidental, since the thinker did not leave behind explicit theological works. Nevertheless, the complexity of the problem does not relieve us of the need to solve it. As will be shown below, without understanding the theological dimension of Faizkhanov’s thought, essential aspects of his educational activities are also missed. The thinker proposed a kind of theological legitimation of secular knowledge, which was important for him both on a personal level and in the context of social pragmatics. The social consequence of this legitimization, refl ected primarily in the project of reform of religious education, was to be the formation of an educated Muslim elite of the modern type.Настоящая статья посвящена Хусаину Фаизханову (1823–1866) как исламскому теологу. Данная тема практически не затрагивалась в многочисленных публикациях о его творчестве — на передний план неизменно выходило его востоковедческое или педагогическое наследие. И это не случайно, так как специальных теологических работ ученый после себя не оставил. Тем не менее сложность задачи не освобождает нас от необходимости ее решения. Как будет показано далее, без понимания теологического измерения мысли Фаизханова упускаются и существенные аспекты его просветительской деятельности. Мыслитель предложил своеобразную теологическую легитимацию светского знания, которая была важна для него как в личном плане, так и в контексте социальной прагматики. Социальным следствием данной легитимации, отраженной прежде всего в проекте реформы религиозного образования, должно было стать формирование образованной мусульманской элиты современного типа

Х. Фаизханов и его взаимоотношения с А. К. Казембеком и Ш. Марджани: опыт переосмысления

This article opens the cycle of works timed to the 200th anniversary of Khusain Faizkhanov’s (1823–1866) birth and conceived to review some aspects of his life and activity. Directly this work clarifies some details of Faizkhanov’s biography and offers a corrected assessment of his interactions with such prominent scholars as A. K. Kazembek and Sh. Marjani, who played an important role in the beginning of his career. Kh. Faizkhanov’s communication with Kazembek during their stay in Kazan was not long, but resulted in productive cooperation and close contacts which continued thereafter. Kazembek was able to appreciate Faizkhanov’s thirst for knowledge and his outstanding intellectual abilities, entrusting him with responsible scientific work. It is not clear to what extent other scientists in Kazan probably influenced Faizkhanov. It should be emphasized once again that it was Faizkhanov who introduced Sh. Marjani to the circle of Kazan orientalists, and not vice versa. I draw attention to the dependence of Marjani’s historical texts from Faizkhanov’s works, which were published only at the beginning of the 21th century. Without denying the authority of Sh. Marjani as a major theologian, I propose to see his influence on Faizkhanov as overrated. New materials allow us to confirm the fact that Faizkhanov was present in St.-Petersburg at the very beginning of 1854. Статья открывает цикл работ, приуроченных к 200-летнему юбилею со дня рождения Хусаина Фаизханова (1823–1866) и задуманных с целью пересмотреть некоторые аспекты его жизни и деятельности. Непосредственно данная работа уточняет некоторые детали биографии Х. Фаизханова и предлагает корректировку оценок его взаимодействий с такими видными учеными, как А. К. Казембек и Ш. Марджани, сыгравшими важную роль в начале его творческого пути. Общение Х. Фаизханова с А. К. Казембеком в период пребывания обоих в Казани не было долгим, однако вылилось в продуктивное сотрудничество и тесные контакты, сохранившиеся в последующем. Косвенные свидетельства позволяют предположить, что А. К. Казембек смог по достоинству оценить тягу к знаниям и незаурядные интеллектуальные способности молодого Х. Фаизханова, поручив ему ответственную научную работу. Степень влияния на Х. Фаизханова других казанских ученых, о контактах с которыми можно догадываться, не ясна. Следует еще раз подчеркнуть, что именно Х. Фаизханов познакомил Ш. Марджани с кругом казанских востоковедов, а не наоборот. Мы обращаем внимание на зависимость исторических текстов Ш. Марджани от работ Х. Фаизханова, опубликованных только в начале XXI в. Не отрицая авторитета Ш. Марджани как крупного теолога, степень его влияния на Х. Фаизханова мы предлагаем видеть как переоцененную. Новые материалы позволяют подтвердить факт пребывания Х. Фаизханова в Санкт-Петербурге уже в самом начале 1854 г.

Методология фетвотворчества Мусы Бигиева

The article is devoted to the analysis of the Russian theologian Musa Bigiev’s views on accepting modern theological and legal conclusions in Islam, i. e. on the fatwa issuing. After comparing his various works, a conclusion is made about his adherence to absolute ij tihad, not limited to the framework of one madhhab. At the same time, Bigiev gives the main role in this process to the methodology of Islamic law, which, in his opinion, should also be modernized in accordance with the goals of the Shariʻah. This doctrine was fi rst developed in the history of Muslim thought by the medieval faqih Abu Ishaq al-Shatibi, whose work Al-Muwafaqat Bigiev recommends to introduce as a handbook in Islamic educational institutions. According Bigiev’s views, it is necessary to train mujtahids capable of making decisions based on sacred primary sources, system of goals of the Shariʻah and objective conditions of life.Статья посвящена анализу взглядов известного российского теолога Мусы Бигиева (ум. 1949) на проблему принятия современных богословско-правовых заключений в исламе — фетвотворчества. На основе сопоставления его различных сочинений делается вывод о его приверженности абсолютному иджтихаду, не ограниченному рамками одного мазхаба. При этом основную роль в этом процессе он отводит методологии исламского права, которая, на его взгляд, также должна быть модернизирована в соответствии с целями шариата. Это учение впервые в истории мусульманской мысли было разработано средневековым факихом Абу Исхаком аш-Шатиби (ум. 1388), чью работу Ал-Мувафакат Бигиев рекомендует использовать в качестве учебного пособия в исламских учебных заведениях. По мнению отечественного богослова, сегодня необходимо готовить муджтахидов, способных принимать решения на основе священных первоисточников, применяя систему целей шариата и объективные условия жизни

Ислам в культуре народов Средней Азии по материалам С. М. Дудина 1900–1902 гг.

The article presents materials reflecting the religious culture of the Muslim peoples of Central Asia, which were collected by S. M. Dudin during his trips (1900–1902) on the instructions of the Ethnographic Department of the Russian Museum (now the Russian Ethnographic Museum). They include attributes of Islamic cult, photographs of rituals and places of worship, as well as descriptions of various phenomena in religious life of the local population. He noted a much greater influence of Islam on the everyday culture of sedentary Uzbeks and Tajiks than on culture of nomads. At the same time, some pre-Islamic ideas and practices were still in use, for example, divination, magic healing and so on. Dudin has drawn attention to the city-forming significance of Muslim architecture and the role of places of worship in social life. Describing the attributes of the cult, he characterizes the peculiarities of their presence among different peoples of the region. Dudin has pointed out unique information provided by him about the dervishes and their participation in the Andijan uprising (1898). At present, the materials of Dudin’s journey: clothing, collection of photo, documents present a valuable historical source on religious culture of the Central Asia of the late 19th — early 20th centuries. В статье приведены материалы, отражающие религиозную культуру мусульманских народов Средней Азии, собранные С. М. Дудиным во время поездок 1900–1902 гг. в регион по заданию Этнографического отдела Русского музея (ныне Российский этнографический музей). Они включают атрибуты исламского культа, фотографии обрядов и культовых сооружений, а также описания различных явлений религиозной жизни местного населения, приведенные в экспедиционном отчете, составленном Дудиным по итогам поездок. Он отмечает значительно большее влияние ислама на повседневную культуру узбеков и таджиков центральных районов Средней Азии, чем кочевых народов, и одновременно пишет о сохранении в нем доисламских представлений и практик, например гадания по Корану, обрядов исцеления от болезней с помощью различных религиозных предметов и других. Дудин обращает внимание на градообразующее значение мусульманской архитектуры и роль культовых сооружений в организации социальной жизни. Описывая атрибуты культа, он характеризует особенности их бытования у разных народов региона. Уникальны приведенные им сведения о дервишах и их участии в Андижанском восстании (1898). В настоящее время материалы вещевых и фотоколлекций Дудина, описания его экспедиционных наблюдений представляют ценный исторический источник по религиозной культуре среднеазиатских народов конца XIX — начала ХХ в.

Мусульмане — служащие Посольского приказа: между исламом и православием

Due to the necessity for continuous contacts between the Russian principalities, the Golden Horde khans, and the khan’s administration, in the 13th century specific structures designed to serve them were created. They partly survived even after the Moscow principality gained independence and were engaged in organizing diplomatic missions with neighboring states. The most stable element of these services were the Tatar servicemen of the Grand Prince. In the earliest period they were called Ordyncy [members of the Horde] and Delyus. With the creation of the Posolskij Prikaz, they become servant Tatars and Cossack inhabitants of a stanitsas of the Foreign Ministry and initially interpreters and translators from oriental languages were recruited among them. The status of the Ordyncy as personal servants of the Grand Prince allowed them to enjoy certain privileges, in particular, they had mosques in the places of their concentrated residing. Archival documents contain sporadic mentions of their imams. At first, the number of such Tatars could reach several hundreds. However, their number gradually decreased. Tatars lost the privilege to be the interpreters and translators of the Foreign Ministry, although descendants of the translators of the Posolskij Prikaz, who in some cases remained Muslims, continued to serve in the Collegium and the Ministry of Foreign Affairs. At the same time one can trace their mosque in the Zamoskvorechye District of Moscow as far back as the 18th century.Благодаря необходимости постоянных контактов русских княжеств с золотоордынскими ханами и ханской администрацией в XIII в. создаются специальные структуры, призванные их обслуживать. Они отчасти сохранились и после обретения Московским княжеством независимости и занимались организацией дипломатических миссий с сопредельными государствами. Наиболее устойчивым элементом этих служб оказались великокняжеские служилые татары. В наиболее ранний период их называли ордынцами и делюями. С созданием Посольского приказа они становятся служилыми татарами и станичниками внешнеполитического ведомства, именно из них на первых порах набирали толмачей и переводчиков с восточных языков. Статус ордынцев как личных слуг великого князя позволял им пользоваться определенными привилегиями, в частности, в местах своего компактного проживания они имели мечети. Архивные документы содержат единичные упоминания об их имамах. На первых порах число таких татар могло достигать нескольких сот человек. Но постепенно их количество сокращалось. Татары потеряли привилегию на право быть толмачами и переводчиками внешнеполитического ведомства, хотя потомки переводчиков Посольского приказа, подчас оставаясь мусульманами, продолжали служить в Коллегии и Министерстве иностранных дел. При этом их мечеть в районе Замоскворечья фиксируется еще в XVIII в